...и чужие квартиры звенят над моей болью. (с)
Помнить – это не чувство, нет. Всего лишь привкус. Привкус разбитых, выношенных губ, на которых
так детско, так пронзительно застывал татуаж побледневших синяками зим, однокомнатных квартир,
деревянных улыбок, готовых выброситься в окно. Так много несказанного синего цвета, так много
несобранных игрушек. Не успели?
Выпустили цветы из рук, оставили медвежат на полках, бросили под диваном чужие щеки с привкусом хромого понимания. Папа всегда говорил, что не любит детей. Мама плакала на кухне, затыкая в себе боль, чтоб ребенок не услышал, что не нужен, не скатился по стеночкам, не запнулся каблучками о крошечное сердце.
Когда мне было семнадцать, я простила даже прохожих, опечатками рук скользивших вдоль надтреснутых пальцев. Они так искренне говорили, что я нужна, а потом взяли и прошли, прошили, выжгли.
Я простила друзей, которые не оставили номер телефона и будто бы забыли позвонить. Я простила, правда простила, запечатала переломанными пальцами в губы, закрепила синими и красными заколочками по волосам, нарисовала на стекле. Жила, как устанавливала программы, методом: «Далее, далее, готово». Только пробки перегорели, но духи не кончаются, и снова пахнет болью от Нины Ричи, привкусом перезрелой вишни, забывшимися скандалами в бездыханных переулках. Я простила даже вывихи и бинты, переставшие казаться метафорой, даже кожу, въевшуюся отчаяньем пудры, невыносимым карим взглядом тонального крема. Подвалы соседнего.
Так что там мои губы? Ах да…. Они растекаются и сейчас, кривятся розовыми полосочками, портят белую бумагу, коверкают воздух, пересекаются, контура нет. Пятнышки. Пятнышки вместо губ. И насильственные улыбки, скрипучие, чужие, застывшие детством в подушку. Смайлы-смайлы.
Девочки-припевочки. На них не хватает кисточки, потому что слишком много зимы. Слишком много детства, оставленного пятнами на простыни. Слишком много песочных трещинок, раненых припевов на шее. Грубые кусочки незалеченных чувств.
Помнить – это привкус, когда в шесть лет понимаешь, что ты не нужна, и винишь себя, стирая с тусклых ладошек грубоватые родительские поцелуи, понимая, что на все чувства не хватит ластика.
Обсудить у себя
1
так детско, так пронзительно застывал татуаж побледневших синяками зим, однокомнатных квартир,
деревянных улыбок, готовых выброситься в окно. Так много несказанного синего цвета, так много
несобранных игрушек. Не успели?
Выпустили цветы из рук, оставили медвежат на полках, бросили под диваном чужие щеки с привкусом хромого понимания. Папа всегда говорил, что не любит детей. Мама плакала на кухне, затыкая в себе боль, чтоб ребенок не услышал, что не нужен, не скатился по стеночкам, не запнулся каблучками о крошечное сердце.
Когда мне было семнадцать, я простила даже прохожих, опечатками рук скользивших вдоль надтреснутых пальцев. Они так искренне говорили, что я нужна, а потом взяли и прошли, прошили, выжгли.
Я простила друзей, которые не оставили номер телефона и будто бы забыли позвонить. Я простила, правда простила, запечатала переломанными пальцами в губы, закрепила синими и красными заколочками по волосам, нарисовала на стекле. Жила, как устанавливала программы, методом: «Далее, далее, готово». Только пробки перегорели, но духи не кончаются, и снова пахнет болью от Нины Ричи, привкусом перезрелой вишни, забывшимися скандалами в бездыханных переулках. Я простила даже вывихи и бинты, переставшие казаться метафорой, даже кожу, въевшуюся отчаяньем пудры, невыносимым карим взглядом тонального крема. Подвалы соседнего.
Так что там мои губы? Ах да…. Они растекаются и сейчас, кривятся розовыми полосочками, портят белую бумагу, коверкают воздух, пересекаются, контура нет. Пятнышки. Пятнышки вместо губ. И насильственные улыбки, скрипучие, чужие, застывшие детством в подушку. Смайлы-смайлы.
Девочки-припевочки. На них не хватает кисточки, потому что слишком много зимы. Слишком много детства, оставленного пятнами на простыни. Слишком много песочных трещинок, раненых припевов на шее. Грубые кусочки незалеченных чувств.
Помнить – это привкус, когда в шесть лет понимаешь, что ты не нужна, и винишь себя, стирая с тусклых ладошек грубоватые родительские поцелуи, понимая, что на все чувства не хватит ластика.
